Я матерый журналист, и всегда отдаю себе отчет, зачем адресую читательской аудитории свое публичное выступление. Опус неторопливо сползает с кончика моего пера не по велению ритуала, предписывающего щекотать именинников за ушком, и не для того, чтобы потрафить главному редактору «Команды», интеллигентно намекнувшему о крайней желательности материала. Мне много лет, и, как выясняется, я мало кого любил, несмотря на свою врожденную сентиментальность. Наверное, просто пришло время научиться уточнять для самого себя, чем для меня хорош или неприятен тот или иной человек. В наши дни подобное умение исключительно полезно. Однажды утром проснувшись свободным от идеологических шор, юное украинское общество поощряет своей раскованностью весь современный спектр представлений о прошлом, настоящем и будущем. Без однодумцев, друзей и недругов человек чувствует себя неуютно.

Нас свела трагедия, разыгравшаяся в клубе киевского «Динамо» после отъезда Лобановского в Арабские Эмираты. Мне хватило догадок о вороватости клубной верхушки, чтобы покинуть помещение. Григорий педантично установил подробности расхищения клубной собственности, и уйти пришлось плутоватым руководителям. Это был нормальный повод для нашего знакомства. К тому времени я уже на всю оставшуюся жизнь наигрался в бизнесмена и с удовольствием принял предложение нового динамовского президента Григория Суркиса вернуться в клуб.

Мой 18-летний стаж работы в динамовских организациях и республиканской федерации наверняка делал меня несносным в общении на спортивную тему с сотрудниками, пришедшими в «Динамо» из нефутбольных сфер. Суркис никак не реагировал на мои фанаберии. Раздосадованный бесполезностью своих пылких тирад, я посчитал необходимым изложить свои соображения на бумаге и для вящего подтверждения своей высокой квалификации сознательно перенасытил текст терминами и фразеологией из методической лексики, чего с лихвой нахватался в долгом общении с Зеленцовым, главой научно-методического штаба Лобановского.

Григорий пришел в неописуемый восторг, как мне показалось, искренний на сто процентов. «Да я в жизни не слыхал и не читал ничего подобного!» – повторял он при мне своему ближайшему окружению. Я знавал ответственных товарищей, воспринимавших подобные докладные записки как подкоп под их репутацию и требовавших подавать весь этот сленг в расшифрованном, нормальном виде. А тут человеку совершенно очевидно понравилось, что, оказывается, у футбола есть своя тайнопись, свой закодированный язык для посвященных, и это роднит его юношеское увлечение с тайным обществом карбонариев, а лучше – с военно-религиозным рыцарским орденом.

Конечно, я расцвечивал реакцию Суркиса образностью, присущей собственному мышлению, но это лишь приближало Григория ко мне, к моим вкусам на людей. Что касается его манеры осваивать новую тематику, то она уже известна всему миру: член исполкома УЕФА и ведущего комитета ФИФА киевлянин Григорий Суркис сегодня способен одним своим веским словом повлиять на футбольную политику в Старом и Новом Свете. И хорошо, что я был не в состоянии представить себе такую развязку, когда распускал перед ним свой павлиний хвост знатока футбольной подноготной. Знай я об этом заранее, украл бы у себя и у него драгоценные мгновения искренности, столь редкие в жизни. Постигать смысл через удивление, не прятать радости открытия, абсолютное отсутствие чопорности и чванства – это и есть Григорий Суркис.

Принимая предложение Григория вернуться в клуб, я уже знал, в какую атмосферу окунаюсь. За свою недолгую, но плотно утрамбованную событиями карьеру владельца двух автозаправок я успел изучить нравы необуржуазии, проклюнувшейся из семян бандитской по-сути советской идеологии. На меня, слегка озверевшего в гуще первобытной алчности, пролился отрезвляющим душем поступок Суркиса и партнеров, вложивших три миллиона долларов в капитальный ремонт загородной тренировочной базы киевского «Динамо».

27 лет домина служила верой и правдой самой титулованной команде советского футбола, за это время тут лишь чинились ворота и менялись вентили. Не приди к власти в клубе Суркис и компания, база могла сгнить. Да и сумма благотворительности впечатляла – такая охапка «зелени» не укладывалась в голове. Я вдруг прозрел, куда завела меня инерция жизни, и круто развернувшись, побежал на зов Суркиса, как пионер на романтическое соло горна. Для этих людей деньги являлись средством, а не самоцелью. Мне тоже захотелось в это мироощущение.

Интуиция меня не подвела. Вскоре донецкий «Шахтер» сбежал из чемпионата страны в самоволку на просторы Испании, поплавал в море и, вероятно, что-то заработал, а дома его партнеры по несостоявшимся календарным играм тынялись по кабакам и борделям. Григорий явился ко мне сам – в ту пору он вызывал к себе только финансистов и хозяйственников – и без предисловий, с места в карьер, выпалил: «Ну что, терпеть не будем?» «Конечно!» – гаркнул я в предвкушении Дела (вот так, с заглавной буквы!) После этих непродолжительных прений закрутилась эпопея по созданию профессиональной лиги.

Спасибо Грише, я получил незабываемый отрезок жизни. Передирая и адаптируя к отечественным реалиям уставные документы профессиональных лиг приличных футбольных стран, я забывал хоть что нибудь подкинуть брошенному на произвол судьбы желудку. Потом закрутил нас сумасшедший омут ажиотажа организации одного, второго, третьего всеукраинских футбольных вече. Самое сложное – встраивание структуры в ткань государственной законности – взял на себя Суркис, я был отряжен на общение с футбольными массами.

Его стальные очи сверкали. В ту пору я недавно женился, безусловно, в последний раз, и изнывал от счастья на двух фронтах. Вот был отрезок дистанции – не оставалось времени спиваться! Масла в огонь подливало то обстоятельство, что идея создания профессиональной лиги созрела еще у Лобановского, но тогда, в середине семидесятых, из этого рая не получилось ничего. Да и не могло получиться при наших отечественных манекенах в генеральских мундирах, но с полномочиями обыкновенных тюремных надзирателей.

А у нас получилось. С тех пор в моей жизни имеется нечто, чем я горжусь перед самим собой. И каждый раз, когда я умиротворяюсь в укромной келье своей реликвии, рядом со мной Григорий Суркис.

«Мы живем, потому что Надежда обращается к Памяти, и обе нам лгут» – изрек в назидание потомкам лорд Байрон, поэт милостью Божьей. Не лжет Любовь, это я знаю. Мне внушил это Григорий Суркис, когда вытащил меня с того света. Наверняка для какого-то стоящего дела!